Почти 900 дней длилась блокада Ленинграда. А в этом январе мы отмечаем 80-летие со дня полного освобождения города. Чем отозвались, как запомнились и в каких произведениях запечатлелись страшные события того времени? Рассказываем об искусстве, в котором нашёл своё отражение осаждённый город.
Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича
В декабре 1941 года Дмитрий Шостакович завершил Седьмую симфонию, которую Анна Ахматова позже назовёт «Ленинградской». Впервые симфонию исполнили в Куйбышеве (Самара), потом в Москве, позже — даже в других странах. И только 9 августа 1942 года торжественный концерт состоялся в самом осаждённом городе.
Один из музыкантов, исполнявших Симфонию № 7 в тот день в Ленинграде, вспоминал:
«Шостакович был свидетелем колоссальных народных бедствий, всех лишений и страданий народа. И не только он, но и исполнители оркестра, и дирижер, и слушатели, находящиеся в зале, все были участниками и свидетелями трагедии. Потом уже мне приходилось слушать эту симфонию в отличном исполнении, с хорошим составом оркестра, с прекрасным дирижёром, но такого впечатления от этой музыки, такого личного восприятия уже никогда не было — тогдашнего, свойственного только тому дню, тому времени, когда знаешь, что в оркестре сидят мои полуголодные товарищи и Карл Ильич Элиасберг [дирижер — прим. ред.] тоже не ахти какой сытый человек».
До сегодняшнего дня Седьмая симфония по справедливости считается одним из самых величественных и мощных произведений, созданных во время Второй мировой войны. Запись мелодии, которая олицетворяла мужество и непоколебимый дух жителей города, транслировалась по радио на весь Советский Союз и за его пределы, став символом сопротивления и неугасающей надежды.
Симфония № 7 состоит из четырёх частей, каждая из которых представляет разные стороны жизни в осаждённом городе. Первая часть, Allegretto, изображает рассвет над городом, вторая, Moderato — Poco allegretto, показывает жизнь горожан и их ежедневный тяжёлый труд на заводах и фабриках. Третья часть, Adagio, представляет мирную жизнь до войны, а четвёртая часть, Allegro non troppo, символизирует победу над врагом.
«Балтийское небо» Николая Чуковского
«Нет, своей смерти я не боюсь. Я со своей смертью никогда не встречусь: пока я жив, её нет, а когда она придёт, меня не будет. Вот смерть других…»
Своё документально-художественное произведение «Балтийское небо» военкор и сын поэта Корнея Чуковского создал на основе материалов, собранных во время войны. Эскадрилья «Рассоха», названная в честь своего командира, переносит читателя в историю реальных лётчиков, которые защищали Балтийский флот, запертый в Финском заливе.
Это история о тех, кто нёс героическую оборону Ленинграда, сражался, влюблялся и отдал свою жизнь за Родину, о том, как укреплялась вера в победу, о знаменитой эскадрилье истребителей И-16 под руководством капитана Рассохина.
В 1960 году режиссёр Владимир Венгеров снял по книге Николая Чуковского одноимённый двухсерийный фильм.
«Кожаные перчатки» Леонида Пантелеева
Леонид Пантелеев — литературный псевдоним писателя Алексея Еремеева. Лёнька Пантелеев — знаменитый Петроградский бандит, с ним, вероятно, и сравнивали Алексея, который никогда не давал себя в обиду, будучи подростком.
Писатель жил без прописки в осаждённом городе. У него не было продовольственных карточек, и перспектива умереть от голода была близка — к счастью, Пантелеева спасли читатели и знакомые литераторы. Уже после войны на основе своих блокадных дневников Леонид создал несколько книг, в числе которых «В осажденном городе» и «Живые памятники».
Его короткий, чуть больше трёхсот слов, и невероятно пронзительный рассказ «Кожаные перчатки» повергает в оцепенение. И наступает оно во время прочтения последних строк. Боли, страха, ужаса, терпения и стойкости, какого-то неземного мужества в этих нескольких предложениях настолько много, что даже как-то не верится: неужели столько эмоций, столько визуальных образов и столько боли можно вложить в маленькую реплику неприметного героя?
«С-самое ст-трашное? — говорит он и кривит губы, делает попытку изобразить ироническую усмешку. — Самое страшное, да? Т-тонули, говоришь? Г-горели? С м-мертвецами лежали? Я т-тоже т-тонул. Я тоже г-горел. И с покойниками в об-б-бнимочку лежал. А в-вот с-самое ст-трашное — это когда я в сорок втором году письмо получил из Ленинграда — от сынишки… д-д-десятилетнего».
«Ленинградская поэма» Ольги Берггольц
После войны Ленинград стали называть «городом воинствующей поэзии». Писатели присоединились к народному ополчению ещё до того, как германская армия достигла берегов Ладожского озера. Защищать культурную столицу писатели уже привыкли — и в эти непростые времена вместе с мужественными жителями Ленинграда им приходилось переживать ужасы того времени.
Выступления Ольги Берггольц, как и многих других писателей, транслировались тогда по радио и стали одним из символов блокадного города. Жители Ленинграда с трепетом слушали стихи советской поэтессы в тяжёлые дни блокады. В дневниках, опубликованных только после смерти поэтессы, Берггольц делилась своими переживаниями о судьбе города:
«Мои писания, мои стихи <...> не заменят ему ни хлеба, ни снарядов, ни орудий — а решает только это. Если ленинградцы не будут слышать моих стихов, ничто не переменится в их судьбе».
Строки «Ленинградской поэмы» невозможно читать без слёз и нарастающего в сердце ужаса:
Я как рубеж запомню вечер:
декабрь, безогненная мгла,
я хлеб в руке домой несла,
и вдруг соседка мне навстречу.
— Сменяй на платье, — говорит, —
менять не хочешь — дай по дружбе.
Десятый день, как дочь лежит.
Не хороню. Ей гробик нужен.
Его за хлеб сколотят нам.
Отдай. Ведь ты сама рожала…—
И я сказала: — Не отдам.—
И бедный ломоть крепче сжала.
В поэме «Февральский дневник» тоже есть место и изменившемуся поведению людей, и эмоциям, которые до этого никто не испытывал. Жители Ленинграда, оказавшиеся во вражеском кольце, сплачиваются и переживают жуткие события вместе.
«Ленинград в дни блокады» Алексея Пахомова
До войны художник Алексей Пахомов, обучающийся у Николая Тырсы, специализировался на книжных иллюстрациях. В период блокады он не покинул город и в 1942—1944 гг. создал серию литографий «Ленинград в дни блокады».
Сам художник вспоминал:
«…я делал очень мало набросков с натуры. Больше наблюдал и запоминал. Вначале не было разрешения на зарисовки, а когда разрешение было получено, отважиться рисовать было не так-то просто. Население с таким недоверием и злобой набрасывалось на рисующего, видя в нем диверсанта и шпиона, что рисование превращалось в непрерывное объяснение».